Неточные совпадения
— Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. — Моли Бога, чтобы они воевали храбро,
защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы стояли всегда за
веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
Бабушка могла предостеречь
Веру от какой-нибудь практической крупной ошибки,
защитить ее от болезни, от грубой обиды, вырвать, с опасностью собственной жизни, из огня: но что она сделает в такой неосязаемой беде, как страсть, если она есть у
Веры?
Трудно
защищать не
веру в Бога, трудно
защищать традиционное учение о Промысле Божьем в мире.
В письме к Мишле, в котором Герцен
защищает русский народ, он пишет, что прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, остается
вера в будущее.
Он признает
веру и
защищает автономность
веры, независимость ее от знания.
Свободу совести
защищает безрелигиозный, холодный к
вере мир как формальное право, как одно из прав человека и гражданина; мир же церковный, охраняющий
веру, слишком часто и легко свободу совести отрицает и религиозной свободы боится.
Так и осталось в письме, но Петрухе не суждено было получить ни это известие о том, что жена его ушла из дома, ни рубля, ни последних слов матери. Письмо это и деньги вернулись назад с известием, что Петруха убит на войне, «
защищая царя, отечество и
веру православную». Так написал военный писарь.
Помогли ли мне соотчичи укрепить мою
веру в то, что время шутовства, всяких юродств и кривляний здесь минуло навсегда, и что под веянием духа той свободы, о которой у нас не смели и мечтать в мое время, теперь все образованные русские люди взялись за ум и серьезно тянут свою земскую тягу, поощряя робких,
защищая слабых, исправляя и воодушевляя помраченных и малодушных и вообще свивая и скручивая наше растрепанное волокно в одну крепкую бечеву, чтобы сцепить ею воедино великую рознь нашу и дать ей окрепнуть в сознании силы и права?..
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы
защитить себя от диавола любопытства, лишающего
веры… Книга не вредна человеку только в старости.
Спор о достоинствах кремневых и пистонных ружей велся несколько лет, и каждая сторона оставалась при особом мнении. Николай Матвеич крепко стоял на своем, отчаянно
защищая свою кремневку, прослужившую ему
верой и правдой всю жизнь. На наши пистонные ружья он смотрел всегда, как на детские игрушки, тем более, что из них нельзя было стрелять пулей.
— Николай-угодник!
защити меня, твою вдову грешную, — взвыла голосом страшного отчаяния Марфа Андревна, устремив глаза к висевшему в углу большому образу, перед которым меркла задуваемая ветром лампада, и упованию Марфы Андревны на защиту отселе не было меры и пределов.
Вера ее в защиту действительно могла двигать горами.
Но и самое чтение священной истории не
защищало уже меня от
веры в те сверхъестественные существа, с которыми я, можно сказать, сживался при посредстве дедушки Ильи.
— Как перед Богом, матушка, — ответил он. — Что мне? Из-за чего мне клепать на них?.. Мне бы хвалить да
защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка, я по всей откровенности — душа моя перед вами, как перед Богом, раскрыта. Потому вижу я в вас великую по
вере ревность и многие добродетели… Мало теперь, матушка, людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия… Вы уж простите меня Христа ради, что я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
— И пока есть смерть, Церковь незыблема! Качайте ее все, подкапывайтесь, валите, взрывайте — вам ее не повалить. А если бы это и случилось, то первыми под развалинами погибнете вы. Кто тогда
защитит вас от смерти? Кто тогда даст вам сладкую
веру в бессмертие, в вечную жизнь, в вечное блаженство?.. Поверьте, м-р Вандергуд, мир вовсе, вовсе не хочет вашего рацио, это недоразумение!
Он хочет
защитить этим
веру в Бога как личность.
— Милосердный мой государь, Павел Петрович, император большой русской земли, и австрийский император Франц прислали меня со своими войсками выгнать из Италии безбожных, сумасбродных, ветреных французов; восстановить у вас и во Франции тишину; поддержать колеблющиеся престолы государей и
веру христианскую;
защитить права и искоренить нечестивых…
Христианское сознание как бы не соглашается стать на формальную точку зрения и
защищать свободу совести, свободу
веры, как формальное право человека.
Ошибка скрыта в предположении, что свободу совести, свободу
веры, свободу добра и зла можно
защищать исключительно с формальной точки зрения.
Если же ему не удастся бежать, то
защитить его каким-нибудь другим образом и привести его «в крещеную
веру», — о чем он и просил довести до сведения ее сиятельства княгини Екатерины Алексеевны, на апостольскую ревность которой он возверзал все свои надежды и молил ее утолить его жажду христианского просвещения.
Правители знали, что христиане только терпимы, но никому не желанны, и потому смотрели на бесчинства над ними сквозь пальцы; они не только не
защищали горячо людей христианской
веры, но даже нередко радовались, что нищие и раздраженные невежды, вместо того чтоб негодовать на безучастное правительство, срывали на христианах свой гнев и тем утоляли свое раздражение.
В четвертом веке Люцифер, епископ Кальярский, проповедует, что даже самое дорогое для христиан благо — свою
веру — они должны
защищать «не убийством других, а собственной смертью».